Максим ЯКОВЛЕВ
Писатель, сотрудник журнала "Фома" - православного журнала для сомневающихся, автор книги "Фрески" (Москва, Фома центр, 2000)
ФРЕСКИ
Маленькие рассказы и стихотворения в прозе
Фрески - это когда пишут прямо по свежей штукатурке; по свежей, впитывающей образ основе... по свежей памяти, ибо память - источник всякого искусства: живописец наносит на холст пятно или линию всегда по памяти; композитор торопится зафиксировать в нотных знаках мелодию, которую удерживает в памяти; так и писатель, являясь частью речи, немыслим без памяти.
Фрески - это когда целое пишется частями: то здесь, то там...
Писать надо стараться быстро, пока всё живо.
ОНИ СИДЕЛИ НА ЗАДНЕМ СИДЕНЬЕ АВТОБУСА
Они сидели на заднем сиденье автобуса. Он смотрел в окно, отвернувшись от всех.
- Как сговорились все, подходят ко мне и хвалятся: Мне мой это подарил! А мне мой то! А мне мой гляди что... Одна я молчу и улыбаюсь как дура. А что мне им сказать, что ты мне даже коробки конфет купить не смог? - говорила она. - Знаешь как обидно было, ведь всем, всем мужья что-то подарили, одной мне, как будто я хуже всех... Скажи, я что, хуже всех, я что такая, что и конфетки не заслужила, скажи?..
Автобус шел долго, пробираясь по пустынным пригородным улочкам. Оставалось всего несколько человек в тусклом дребезжащем салоне. Я встал у задней двери приготовившись выйти. Она больше не зудела, она спала у него на плече, обхватив его за руку. Он все так же смотрел в окно, только огромная его ладонь осторожно гладила ее по голове поверх вязанной серой шапочки.
ИДИОТ
Сидит в электричке человек лет четырех, смотрит в окно и чего-то там напевает. Еще он болтает ногами, досаждая этим мамочке, чем-то сильно расстроенной, сидящей напротив.
- Ты прекратишь или нет?
Он прекращает ненадолго, но он же поет, но поезд же идет, как же можно не болтать!
- Смотри, опять испачкал, идиот!
"Идиот" улыбается виновато, потом заискивающе, но на мамочку это не действует. Через некоторое время опять:
- Дрянь бестолковая!
..?!! Но она же его мама, и он поджимает губы и смотрит на меня. А чем я могу помочь ему, я лишь сочувствую ему глазами и вдруг встречаю взгляд мудрейшего человека... Он опускает голову, слушая оскорбления, и вздыхает легко и мирно.
Насколько же они умнее нас!
СТРАННАЯ
- Странная ты какая-то.
-Я деньги потеряла.
- А чего улыбаешься?
- Понимаешь, я их нашла потом...
-Так нашла или потеряла?
- Я сама не знаю. Их женщина подобрала с ребенком. Неполноценным. В коляске такой...
- Ну и что?
- Я подошла, а она ко мне: вот, говорит, чудо-то, Богородица послала нам! Дурочка. Гляжу, а бумажки то мои: триста рублей пополам сложенные, Господи... не смогла я у нее забрать...
- Да может не твои "бумажки"?
- Мои, я чувствую, мои...
- А чего плачешь-то?
- Не знаю...
- Ну ты даешь, мать.
ИСПОВЕДЬ
У нас строгий батюшка. По воскресеньям он исповедует перед литургией и все ждут, когда, наконец, дойдет очередь до последнего. В этот раз последней была старушка. Глухая почти совсем.
- Вы что, на исповедь? - переспрашивает громко батюшка.
- Да вот пришла, - отвечает на весь храм, - а то глядишь помру...
- Грехи-то есть?
Да как же, много, сынок, и ругалась вот и всяко было. Сильно я грешная. Ребеночка я тогда вытравила, в Круглове жили...
Батюшка быстро оглядывает нас. Но все стоят, опустив головы.
- Имя как? - кричит он.
Да я не знаю имени-то, он ведь не родился, ребеночек. Я его...
- Твое, твое как?
- Мое? Я еще картошку мерзлую воровала с сестрой. С колхоза...
- Как зовут? Не сестру, тебя как?
- Антонина я... что, не простят меня?
Батюшка не знает что отвечать.
- Сильно грешная я... в войну тоже...
Он торопливо покрывает ее епитрахилью и она затихает, но не совсем, слышно как она еще что-то перечисляет. Ей удобно стоять согнутой, она ведь и ходит так.
- Господи, помилуй ее! - вырвалось у кого-то.
В ДЕТСТВЕ
В детстве моей "вечной" обузой во дворе была сестра, она была младше меня на четыре года. Как-то зимой она увязалась за мною с санками, а мне надо было убежать со сверстниками по своим делам и я, посадив ее на эти санки, безжалостно мотал ее на них, резко разворачивая и опрокидывая на виражах, добиваясь того, чтобы она сама оставила меня и не просилась со мною к ребятам. И надо было видеть, как этот неуклюжий маленький человечек, перевязанный шарфом, в шубке, терпеливо страдая, вставал после каждого падения и усаживался обреченно в санки и опять вставал, не смея заплакать... Сейчас я возвращаюсь в детство и уже не убегаю, добившись-таки ее горького плача и отказа идти со мной, нет, я бегу к ней, к своей сестренке и целую ее, и отряхиваю ее от снега, и не нужны мне никакие ребята и никакие дела, я прижимаюсь к ее морозной щечке и шепчу: "Прости, прости меня, Юлька, не плачь, я никуда не уйду, я не брошу тебя..."
ТОПОЛЬ
Сегодня ходили весь день изумлялись. Бывает же такое... У меня раздулся живот, говорят стал вылитый лидер партии или уж во всяком случае депутат, хоть из дома не выходи. Вместо картошки торгуют бананами; школы позакрывали: как рассадники знаний не совместимых с жизнью; у бабы Зои фотография мужа замироточила, убитого под Шепетовкой, к бабке теперь не подступишься - всем гадает на деньги, не узнать человека. В общем много всего такого. У одной женщины, из приезжих, нога подвернулась, стали лечить, а нога-то мужская, все видели. А вечером вдруг дали воду и свет, правда свет кратковременно, зато грому было..! Все с удовольствием помылись в грозу на улице. Что с нами сделалось-то? Изменились, не поймёшь кто во что: солдаты оказались девками, мальчик - пропившимся стариком, а веселье - похоронами.
Один тополь стоял себе тополем, ни туда - ни сюда. Живучий же.
ДОМ
Нет, ничего слаще дождя - под крышей, которая не течет... в доме, любящем тебя до самозабвения: загрустишь, засмотришься куда-нибудь, а он тут и скрипнет вдруг, так что душа зайдётся, чудила старый, и ждет, что ты скажешь, и уж доволен потом, как дитя малое. Но если тебе невмочь, если ты валишься с ног после трудного дня или приболеешь, - ни звука не впустит извне, такой тишиной окутает, и будет ждать не дыша, как собака... Но и будить любит, когда все нормально, столько шуму напустит: и музыку, и машины, и птиц, и стуки-буки какие-то, не улежишь.
В дождь хорошо, мы с ним любим в дождь... Тарабанит, тарабанит, застилает безлюдный мир... А нам тепло, у нас теперь печка есть.
Уйду я скоро...
Он не знает еще.
ШМЕЛЬ
Слышу, слышу тебя, неугомон ты наш, где ты тут? На сирени повис черным агатом. Цветы так и ждут тебя, замирая. Я уж давно приметил: осу боятся, пчелу уважают, а тебя - батюшку лугового - все любят. Отец мой гладил тебя тихонько по шерстке, нахваливая на все лады, а мы с сестрой повизгивали от восторга. До сих пор помню. В этом сердитом трудяге, даже мы - несмышленыши - безошибочно угадывали добряка. Лети, мой хороший, благословенны воздуха и все тропинки воздушные - все для тебя, для твоего мирного "бу-у-у..."
